обморок. Высокий медленно-медленно, как во сне, наклонился над ней. Открыл дверцу большого белого металлического шкафа, загремел маленькими бутылочками в поисках лекарства.

— Пожалуй, хорошо, что Алиска на уроках, — нарушил молчание здоровяк в клетчатой рубашке. — А это не она пришла?

Папа недоуменно прислушался к легкому скрипу открывающегося полотна; Егор тоже. Он-то помнил, что хорошо закрыл и замкнул входную дверь.

* * *

Дверь камеры грохнула.

— Номер икс-два-девять-два-пять-зеро, на выход! С вещами!

Есть, оказывается, общие культурные коды — и там, и тут. Может, в сытое время пиндосы говорили с братвой иначе. Но проклятое время не пощадило даже пиндостан — и образцовые капо внезапно заговорили с настораживающими нотками вологодского конвоя.

Сокамерники переглянулись, толкнули друг друга в тощенькие бока.

— Что, косцакен, возврат на родимые клюквы?

— Под клюквы, деревня. Под развесистые клюквы.

И негры обидно заржали.

— А у них есть клюквы?

— У них есть что хошь. По телеку же показывали. Как это? «Родина слонофф», вот.

— Цыц, чурки, — огрызнулся уходящий. — Молитесь своему джо, чтобы я не вернулся.

— Джа, а не джо.

— Джо. Неуловимый. Потому что нахер никому не нужен.

— Нет, чувак. Это ты очень сильно не прав. Ты обидел брата. Это не хорошо. Это…

Не давая негру накручивать себя и дальше, вызванный зек сильно толкнул сокамерника в цыплячью грудь, от чего тот сел на нары. Сам же повернулся и вышел прежде, чем остальные обкурки сообразили, что случилось. Так-то негры попались мирные. Немирных сейчас до камеры не доводят: убит при задержании, да и вся недолга. Поговаривают, что и дома нынче также. Или еще и покруче. Да пусть говорят: воровской ход сам Хозяин сломать не сумел, хотя ссучивал целыми лагерями… Вот этого сиделец представить не мог, сколько ни читал и ни слушал бывалых. Ну, одного сломать — для опытного кума невелика задача. Ну, опутать активом весь барак: вроде как жучков завести в муке, насрал — тут и они. Ну, ссучить угловых — их немного. Ведь углов только четыре. А всю зону — как?

Тут размышления зека прервал старший конвоя:

— Лицом к стене. Руки на стену! К досмотру!

Охлопали, ощупали. К важному кому-то…

Стой, какое к важному? С вещами!

С вещами — и шмон, как перед выходом за нитку. Это лишь одно может значить. Переводят. Куда? Господи, куда же? Хоть в Аризону, только бы не назад! Не для того же он трюмную воду пил, мореманам за провоз отдал последние зубы золотые — чтобы в родимой итэка срок мотать!

В приемнике сидельца встретили родные лица: прямо с плаката.

— С чистой совестью — на волю?

— В пампасы! Ковбой, гы!

— Целый самолет за тобой пригнали. Гордись, гражданин… Гражданинчик, тля!

— Сержант, разго-ово-о-орчики о-отставить! До-окументы на заключенно-ого попро-о-ошу…

И ведь на инглише базарят, красноперые — а слышится родное вологодское оканье…

А по-родному выходит жопа. Не та статья у него, чтобы дома ему газеты читали. Сильно не та. Не церемонился он с лошьем — да на то и лох, чтобы приварок был не плох. А как совсем горячо стало, правильный пацан слинял вот за большую воду и сидел себе в уютненькой здешней крытке. Тут крытка такая, что на воле страшнее. Вольняшки кидались друг на друга войнами, а в промежутках героически отстраивали порушенное, зарабатывали себе инвалидность на дезактивациях, бились колами за озеро с чистой водой — село на село, как раньше за землю. Ну, и жрали крыс пополам с тараканами, по рецепту еще «сахалинчиков» — один усатый на одну крысу. И при всем при том вольняшки вполне исправно платили налоги — в том числе и на содержание тюрем. На то, чтобы ему — в числе прочих — сиделось не холодно, и чтобы его неотъемлемые права не попирались… Одно слово — пиндосы, Хозяина на них нет.

Но там, куда его сейчас отвезут, все по-другому.

И теперь что? Лес валить, рукавички шить?

Так ведь припомнят ему. Все припомнят. И подвальчик, откуда крики не доносились. И киоски отжатые. И машины сожженные. И много еще такого, чего теперь — по зрелому возрасту — сам он даже чуть стыдился… А там не тут — везде найдут!

И кинулся было сиделец прямо к двери — ни на что уже не надеясь, просто звериный ужас требовал от организма хоть какого движения, лишь бы скорого! — но вологодский конвой не почетный караул перед Мавзолеем. Эти уж если подымут ножку, так попадут в самое куда требуется.

Сидельца живо скрутили; оказавшийся в конвое лепила с мерзкой улыбочкой вытащил шприц. Пендосские охранники наклеили фирменно-тошнотворные улыбки: еще одним говнюком на иждивении меньше, что не радоваться?

Укол подействовал, и возвращаемый на родину зек своими ногами, умиротворенно щурясь на солнышко, зашаркал в распахнутую дверь.

* * *

Дверь быстро и плавно распахнулась, едва не ударившись о стену. Ошалело моргая, Егор смотрел, как прихожая родной квартиры наполнилась людьми; впереди всех уверенно вошла белокурая бестия, всего два дня назад виденная им в новостях. Строгий черный костюм, светлые волосы, азиатский разрез глаз на европейском лице; глаза, конечно же, бирюзово-зеленые. Гостья без вопросов направилась в кухню — а прихожую заполнили чернокительные, златорукавные моряки. Среди черных свечой пылала рослая блондинка в темно-вишневом, а уже третьим эшелоном, только головы через дверь всунули — городской камуфляж, опущенные забрала, черные разгрузки да красные нашивки — родной ОМОН, куда же без них… Хоккеист Егор помнил их по матчам, где сине-серые ловко и безжалостно растаскивали драки болельщиков, и сейчас даже поежился.

Гостья остановилась в двух шагах от входа, где от неожиданности замерли Луиза и вцепившийся в нее парень. Егор заметил, что гостья с трудом удерживается от желания тоже схватить Луизу за руки или в обхват — и неосознанно притянул девушку поближе, как притянул бы сестру, пряча от порыва метели.

— Доктор наук, профессор императорского университета Токио-три, Акаги Рицко.

Папа искал в холодильнике нашатырь и не ответил. Дядя Витя выкатил глаза, окончательно превратившись в совенка, и промолчал тоже. Акаги окинула немую сцену взглядом. Не дождавшись ни ответа, ни привета, прищурилась:

— Бога из машины заказывали?

Из прихожей протолкалась та самая вишневая свеча — гвардейского роста, тоже светловолосая. Ухмыльнулась:

— Не скребет — оплачено!

Солнечный блик от стенки холодильника высветил ветвистый след ожога на правой щеке второй женщины; Луиза отстраненно заметила, как здорово сшит по фигуре костюм цвета темной крови, и как точно — самую чуточку повыше колена — выбрана длина простой прямой юбки. Ох, нескоро у